Похождения бравого рядового Гувер - Страница 57

— Сами-то! — Перебила его разозленная Мерида. — Прекратите тогда этот акцент! А то просто классика: голубой иностранный учитель танцев! Подумать только!

— Хорошо. — Рошель улыбнулся. — Молодец девочка. Но учитель тут я, и указывать буду я. Ты ест кароший материал для будуший женшин. Ты спрафишься с заданий, если будешь стараться… красифый внешность еще не фсе. Его прифлекать глубина. Ф типе есть глубина. Есть молодост… но тфой козырь… как ты тумаешь?

— Какое еще задание? — Жадно спросила Мерида, подавшись вперед.

— Заданий, на который ты отпрафишься, если спрафишься, моя дорогая. Для которого надо пыть женшин. Так что ф тебе самый главный? Што нрафиться мушшин?

Гувер серьезно задумалась. Не уродина, естественно, но ничего выдающегося, есть и лучше. Из частей тела тоже ничего особенно не выделяется. Веселость и обаяние? Ха-ха.

— Ум? — Неуверенно спросила она. — Я очень умная. Быстро запоминаю…

— Нет. — Отмел Рошель. — Это ест у мноких. Я кофорю о том, чем ты фыделяться…

— Волосы?

— Тфоя страсть. — Пьер потрогал Гувер за косу. — Ты ошень страстный дефочка. Азарт. Русские гофорят «удаль».

— Чего? — Переспросила Гувер незнакомое слово.

— Что. — Поправил Рошель. — Мушшина чувствуй страст… тфой страст. Это знашит: есть сердце, есть душа… сильный душа. Ты скрыфать, но надо показыфать. Страсть — твое орушие… и лицо, а не застыфшая маска. Лицо шпиона долшно двигаться, девошка. Покажи радост… хорошо. Смушение? Так. Грусть…

Он неожиданно ударил ее по щеке.

— Да я тебе сейчас руку сломаю! — Рявкнула Гувер, хватая француза в локтевой захват.

Непривычно длинная юбка треснула вдоль шва, открыв ее ногу в черном кружевном чулке.

— Страст хорошо. — Одобрил француз, осторожно поводя намертво зажатой головой. — Груст ты долшна чувствовать, иначе ничего не получиться. Плачь! Мир полон боли…

— Жизнь — боль! — Грозно подтвердила Гувер. — И сейчас ты это познаешь, лягушатник хренов!

— Отпустите учителя, агент Гувер. — Негромкий голос Доусона заставил Мериду вздрогнуть, она нехотя выпустила взмокшего Рошеля и пулей вылетела в коридор.

— Изяшшно, а не как сольдат! — Крикнул ей в спину француз, потирая локоть.

— Ну что? — Спросил Доусон, наливая ему кофе. — Что скажешь, дорогой?

— Скашу, что если пы я был гранилщик, а она алмас, я бы не взялся за нефо, бояс поресать руки в кроффь.

— Ну что ты. — Польстил Доусон, добавляя учителю побольше сахара. — Ты самый лучший гранильщик. Другого такого нет. А это эксклюзивный случай.

— Да я вижу, что эксклюзивный. — Подтвердил Рошель, скидывая нарочитую манерность. — Раскусила меня в два счета. Ай-яй-яй, Грегг, такую жемчужину обучали по общей программе! Неужели не было индивидуального воспитателя? Какая смелость, какой кураж, упорство, страстность, терпения как у танка, врожденное коварство, мстительна и ничего не забывает! Высокомерна и застенчива, смела до безумия, даже слишком…

— И ты предложил бы все это подстегивать? Общая норма была для нее лучшим вариантом.

— Общая норма чуть не убила в ней человека.

— Она слишком похожа на отца.

— О да. И он был почти так же прекрасен.

— Поэтому мы не стали рисковать. Совет и так добивался ее ликвидации. Оставим это. Как думаешь, она справится?

— Не знаю. Если захочет. А если нет — я не смогу ее научить танцевать. Зря вы выделили ей отдельный отсек. Сейчас бы у нас была девушка, более привыкшая к мужскому вниманию. А ты сразу ребенка — и на Орелла.

— Этот ребенок может больше, чем ты думаешь.

— Но это ребенок. — Настаивал Пьер. — Ребенок, а у нее глаза уже затягивает льдом. Такие живые, зеленые, как трава после дождя…

— Прекрати. Я это уже выслушивал. Это наша работа, Рошель. И Татьяна знала, на что шла. Сможет ли Гувер стать хотя бы вполовину такой?

— Вполофину? — Рошель снова перешел на акцент. — О нет, мой друк, нет. Она мошет быть гораздо, гораздо лучше. Но сгорит ошшень быстро. Польшой талант — польшая боль.

— Превосходно. — Доусон отхлебнул кофе. — Значит, действовать надо быстро.

Глава 29. Коварство и любовь

Дантон обиделся. И не так, как это бывало обычно, а всерьез. То есть он не делал грустное лицо, не складывал губы в трубочку, не жаловался на жизнь, выстукивая претензии азбукой Морзе по трубам, не прятался в ангаре с оружием и даже не напивался до беспамятства в баре. И даже не курил, демонстративно сидя на подоконнике с кружкой кофе, душераздирающе вздыхая и поправляя розовые угги сорок седьмого размера.

Обиженный Дантон был предельно корректен, на работу приходил вовремя, трезвый как стеклышко, побритый и причесанный, говорил всем «сэр», соблюдал субординацию, курил в строго установленных местах и только в перерывах, не озвучивал дурацких идей на планерке, обращался к Доусону по званию, не приставал к секретарше Кейджа и хранил на лице спокойно-деловое выражение. Зато агентов трясло и лихорадило, потому что когда Дантон в последний раз так делал, потом, после того, как отошел, выносить его стало совершенно невозможно, потому что агент Купидон своим долгом считал отыграться за упущенное время. В этот раз его обида затянулась гораздо дольше. Особо впечатлительную агенточку даже ударило в истерику, когда он прошел мимо нее и не хлопнул по заднице. Аналитики, во все остальное время негласно враждующие с боевиками, сейчас бросили все силы, чтобы доискаться причины такого ненормального поведения.

Выяснилось, что на последнем задании Дантон весьма грубо выразился по поводу истеричной женщины, бывшей в заложницах у банды террористов. Действовать надо было быстро, трех агентов нервные парни, понимающие, что им не уйти, уже подстрелили, и Дантону, которого обычно берегли за особую ценность, пришлось в спешном порядке покинуть относительно отдаленный наблюдательно-огневой пункт, и врываться в здание вместе с группой захвата. Вместо того чтобы отползти в сторону и дать боевикам время обезвредить бандитов, женщина бросилась на снайпера с благодарностями, повисла на ошеломленном Джо, цепляясь ему за шею и прочие места, в результате чего он замешкался и получил две пули. Террористов обозленные агенты уничтожили на месте, списав на «производственную необходимость», а женщина впаяла Дантону иск за моральный ущерб. К сожалению, в здании была камера, и красочные эпитеты раненого снайпера, на чем свет стоит костерящего «идиотическую долбошизофреничку» успели попасть в сеть, так что иск пришлось удовлетворить. И все бы ничего, но на раненого Дантона с геройски перевязанной рукой наорал Доусон лично, больше упирая не на иск, а на то, что снайпер посмел покинуть место дислокации и проявил недостойную инициативу. Делал он это для Совета, удовлетворенно слушающего по внутренней засекреченной линии, но Дантон, не знавший этого, погорячился, считая себя полностью правым, и наговорил начальнику гадостей. В результате они оба не разговаривали уже две недели, и даже Кейдж не смог заставить их помириться. Обычно лояльный Доусон уперся, как баран, Дантон тоже не предпринимал попыток к сближению. В результате оба играли роли непритязательного начальника и исполнительного тупого подчиненного, даже не пытаясь делать друг другу подлянки через подставных лиц, а база потихоньку сходила с ума от нервного напряжения.