Говорил он с акцентом, но медленно, понять было можно.
— Холодно только. — Поддакнула Гувер.
— Да разве это холодно! — Оживился сержант. — Вот у нас сейчас…
Лед был сломан, разговор завязался. Гувер и Солджер кивали, ахали и соглашались, что зима без снега — как стол без хлеба, и не забывали договариваться об обмене сухпайков. Остальные американцы тоже занимались бартером, и вскоре уже пробовали гречневую и перловую каши, вкуснейший черный хлеб и тушенку из банок, а русские раскладывали по карманам жвачку, леденцы и прочую сувенирную ерунду, таинственно обещая ночью, когда объявят отбой, пронести на плац огненной воды, чтобы устроить соревнование с японцами, приехавшими со своим сакэ. Украинские военные клялись угостить курсантов салом, «жирным, как ваши мамы». Это было сказано по-русски, но Гувер поняла, и ответила словами, подслушанным у Татьяны Михайлофф в тот жуткий день, когда русская шпионка перед корпоративом сломала сразу два ногтя подряд. Русские ответили восхищенным «о-о-о!», назвали Мериду «своим человеком», а украинцу надавал подзатыльников собственный ефрейтор. Гувер тут же пожелала расширить запас ругательств, в желающих помочь недостатка не было, как сказал один сердобольный лейтенант: «а то что у вас только шит да фак, да факин шит, вот и все радости». Солджер, не выдержав, ушел, так и не поняв, почему ругательством является название женского интимного места с ушами, а почему наличие ушей на этом месте является ругательством, не знали и сами русские.
Пиканье приборов, соревнующихся с тиканьем часов, могло довести до самоубийства закоренелого католика. Еще больше сводила с ума жуткая тишина. Это могло продолжаться часами, он уже знал. Самым невыносимым была не боль или неподвижность, а эти медленно тянущиеся часы и осознание, что их никто не разбавит присутствием, даже соседи по палате, не выдержавшие Дантона даже в бессознательном состоянии. Если бы раненый снайпер по ночам душераздирающе стонал от боли, то это было бы понятно и простительно, бывало, что из больничных лазаретов доносились вопли и погромче, но Джо, обколотый обезболивающим, как заправский наркоман, принимался хохотать, как подорванный, и это звучало так жутко, что матерые агенты слезно упросили Доусона убрать его куда подальше. В результате Дантона перевезли в пустующую сейчас VIP-палату.
Дверь тихо открылась, впустив поток света, бесшумные шаги прокрались к койке, на лоб легли ледяные пальцы, потом сместились на шею, не удержались и погладили по небритой щеке. О прикроватную тумбочку что-то стукнуло, почему-то сильно запахло хвоей. Звук передвигаемого стула, мгновение, и часы заткнулись, запнувшись. Приборы тоже перестали пикать. Опять звук передвигаемого стула, на этот раз совсем рядом с кроватью, и кто-то сел, включил планшет и быстро застучал пальцами по экрану.
— Ты не уйдешь? — Спросил Джо пересохшим горлом, сообразив, что она решила обосноваться здесь надолго.
— Нет. — Ответила Гувер.
— Давно ты знаешь, что я в сознании?
— Как зашла, так и поняла.
— Что ты там делаешь?
— Смешиваю с дерьмом одну фанфикершу, ни писанину которой я убила два часа, а она запихнула в конец поганый слэш! Никто не смеет безнаказанно поганить мой любимый пэйринг!
— Уйди! — Потребовал Дантон, не желавший, чтобы она его видела в таком состоянии.
— Молчи. — Парировала Гувер. — Вам вредно разговаривать, сэр.
— Черт возьми, женщина… — на этом жжение в горле стало невыносимым, и снайпер принялся задыхаться, что отнюдь не улучшило ему настроение.
Гувер быстро встала и принесла маску, плотно прижав ее к его лицу. Жжение в носоглотке и горле прошло, как будто их сбрызнули водой. Мерида опять села и принялась писать дальше.
— Давно я лежу?
— Давно.
— Что со мной?
— Много чего.
— А конкретнее?
— Встанешь — в отчете прочитаешь.
— А чего ты бесишься-то?
— Потому что ты меня бесишь, козел ты самодовольный!
— Да? — Дантон чуть двинул пальцами, коснувшись ее руки, которую она не убрала, а даже взяла его ладонь в свою и переплела пальцы. — За что?
— А что, не за что? — Съязвила она, откладывая планшет.
— Иди-ка сюда. — Дантон попытался подвинуться на узкой койке, чтобы ей тоже хватило места, но Гувер только бессердечно посмеялась над этими жалкими потугами, и самостоятельно умудрилась уместиться на двадцати сантиметрах пространства от него до края кровати, правда для этого ей пришлось закинуть на него ногу.
— Расскажи, как ты меня ненавидишь, а?
— Как? — Гувер жарко и сердито задышала ему в бок. — Так, что в глазах темнеет! Так ненавижу, что иногда взяла бы просто и растерзала на сотню маленьких говнюков! Меня от вашего вида трясти начинает иногда! Так, что сердце останавливается!
Чувствительный щипок с садистским вывертом заставил Джо ахнуть от неожиданности.
— Пытки раненого?!
— Я вам покажу пытки, только встаньте сперва! Сэр, у вас нога сломана в четырех местах, артерия разорвана, проникающее ранение брюшной полости! Так какого черта вы со всем этим не лежали смирно и не ждали помощь, а поперлись добивать свидетелей, как будто там без вас мало желающих было?! Из ваших кишков столько металла вынули, что можно выплавить набор солдатиков!
— А можно глянуть потом? — Любопытно спросил снайпер, только сейчас ощутив, что его нога находится в подвешенном состоянии.
— В помойке поглядите.
— Помоги мне встать.
— Зачем это? — Не поняла Гувер.
— Надо…